Ковчег Полдня

Глава 9. Побег

Катя отстегнула ремни, вылезла из кресла и стала выбираться из скафандра. Снять скафандр в невесомости оказалось даже проще, чем на планете, но потом она зависла в центре кабины в об­нимку со скафандром, будучи не в состоянии достать ни до одной стены. Аня сначала хихикну­ла, но потом отстегнула свои ремни, подала ей руку и показала, что в стенах кабины есть несколько десятков чёрных пластмассовых ручек, за которые можно хвататься. Она объяснила, что с непривычки лучше не отпускать эти ручки и передвигаться по ним. Катя перебралась к входному люку и с помощью Ани повесила скафандр в шкаф. И тут задребезжал зуммер. Аня резким движением перепрыгнула в своё кресло и нажала какую-то кнопку.

В динамиках раздались истерические хихиканья, потом голос Рудольфа сказал:

Эффект этого ответа превзошёл все ожидания. В динамике раздались отрывистые выкрики, по­том звук падающего тела, удаляющийся хруст ломающихся веток, сашкин крик «вовчик, за ним» и удаляющийся шум шаговых двигателей робота, также сопровождающийся хрустом ло­мающихся веток. Через некоторое время Сашка сказал:

Олег после нокаута пребывал в несколько спутанном сознании, порывался бежать и ловить Ру­дольфа, чуть не съездил Сашке по морде. Сашка вколол ему что-то, что он назвал успокоитель­ным, и он действительно немного успокоился, но по-прежнему требовал Рудольфа. Сашка ска­зал, что он послал за Рудольфом робота. Олег немедленно потребовал телеметрию. Сашка в от­вет сказал какое-то незнакомое Кате земное слово.

Наконец, лекарство подействовало полностью, и у Олега появилась критика к собственному со­стоянию. Он пожаловался на слабость и головокружение и признал, что Сашка, наверное, был прав, что не побежал ловить Рудольфа и остался с ним.

Аня с Сашкой изложили ему аргументацию в пользу того, что это невозможно. Олег почему-то думал, что достаточно исправить разрез глаз, ну, может быть, с носом и губами ещё что-то сде­лать. Соображения про костную структуру черепа и укороченные предплечья и голени были для него новостью.

Катя хотела спросить Олега, как он там, но немного растерялась, к тому же, она почему-то боя­лась показаться слишком навязчивой. Аня разорвала связь:

Катя хотела было возразить, но вспомнила финал спасательной операции. Когда Олега с Саш­кой взяли в клещи две группы сектантов с автоматами, Олег сказал «переходим к плану Б». План Б состоял в том, что они с Рудольфом сворачиваются и идут к кораблю, а план освобожде­ния теперь уже двух заложников будет разрабатываться потом совместно с Альфой. Катя сказа­ла «черта с два», хлестнула борьку по заднице и пошла вперёд. Восстановить в памяти то, что она при этом думала, Катя не смогла. Но потом она все-таки нашла, что ответить:

Катя прислушалась к своим ощущениям. В душ, конечно, хотелось, но ещё она чувствовала себя смертельно уставшей. Никогда в один день не вмещалось столько событий и сильных впе­чатлений, да и время по Гондору уже было, как она понимала, ближе к утру, то, что называется «засветло».

Катя стала снимать куртку своего туристического костюма, но вдруг засмущалась.

Катя послушно разделась. Почему-то она все равно испытывала дискомфорт, хотя, вроде бы, умом понимала, что соблюдать стыдливость двое суток (и сколько потом ещё придётся лететь от точки прыжка до станции на Альфе? Наверное, примерно столько же?) в тесном корабле все равно не получится, да и хозяйка явно высказала своё согласие... Аня села в кресло, снова про­читала свою предстартовую молитву: протяга трубопомпа, темпатура трубопомпа... последний вопрос перед запуском был обращен к Кате: «ты хорошо держишься?». Катя сказала «да», и Аня включила двигатель.

Волосы за три дня путешествия изрядно засалились, пропотели и пропахли дымом, но раз хо­зяйка сказала, что воды мало... Душевая насадка переключалась на работу в режиме обычного душа. В слабом искусственном тяготении капли падали неестественно медленно, да и напор воды был слабоват. Катя постаралась сэкономить воду и топливо и закончить мытье побыстрее. После душа Аня выдала ей большое белое мохнатое полотенце и стопку тряпок, которые оказа­лись комплектом белья и синим трикотажным костюмом. Аня заглянула в душевую кабину, убедилась, что вода выключена, и выключила двигатель. Катя уже приобрела некоторый навык движения в невесомости, и оделась почти без проблем.

Белье было из тонкой хлопчатобумажной ткани, похоже, с добавкой какого-то эластика. И оно имело странным образом отделанные края. Ткань на краях не была подвёрнута и даже не была обмётана швом; приглядевшись, Катя увидела, что нити на краю заплетены, как будто петлёй-«резинкой» при вязании. И белье, и костюм оказались довольно точно подходящими по размеру.

Проснулась Катя от незнакомого запаха, резкого и горьковатого, но приятного.

Катя огляделась. В кабине был такой же полумрак, как и после старта. Корабль не имел иллю­минаторов и освещался только лампами и подсветкой экранов. Аня переоделась, вместо вче­рашних велосипедок на ней были короткие шорты, а майка была похожая на вчерашнюю, тоже с рисунком из крупных фантастических цветов, но другая.

Олег уже угощал Катю земным чаем, только извинялся, что это чай неправильный, в бумажных пакетиках. Чай ей понравился, но не произвёл глубокого впечатления — листья «шиповника», который на Полдне использовали вместо чая, содержали меньше кофеина, но при правильной заварке тоже давали богатый оттенками аромат.

Аня дала ей пенопластовую кружку с герметичной крышкой, в которую была вставлена соло­минка с клапаном и резиновым уплотнителем. Катя взяла соломинку в рот и потянула жидкость. Кофе оказался одновременно горьким, кислым и сладким, а запаха вовсе не чувствовалось. Не ощутила Катя и прилива бодрости, про который читала в старых книгах. Она постаралась скрыть разочарование, но Аня заметила тень, пробежавшую по её лицу, хихикнула и сказала:

Аня достала из холодильника вакуумную упаковку с нарезанным узкими полосками темно-крас­ным волокнистым мясом. На упаковке было изображено существо, больше похожее на Чужого из старинного фильма, чем на таракана.

Мясо оказалось нежным. Запах у него был сильный и приятный, но, как показалось Кате, не имеющий отношения к еде. Аня сказала, что никаких приправ к нему не добавляют, оно от при­роды такое.

Аня переключила обзорный экран и на нем появились незнакомые звезды южного полушария.

Катя пригляделась к неяркой звезде. Никаких родственных чувств Солнце у неё не вызвало. Просто точка на экране. Когда Катя закончила интернат, она первым делом приехала к дому, где жила её мама. Но в той квартире жила какая-то другая женщина, и она ничего не знала о том, куда переехала прежняя жительница. Да и сам дом выглядел совсем не так, как в катиных детских воспоминаниях — он словно стал меньше, и кирпич из ярко-красного стал грязно-ко­ричневым, и яблони у подъезда разрослись до неузнаваемости...

Катя хотела спросить её, какие у них отношения с Олегом. Все-таки ей казалось это странным, что они провели столько времени в карантине и на орбитальной станции... хотя, вроде бы, с Сашкой при встрече она обнималась гораздо энергичнее и потом, уже перед стартом... но поче­му-то она не знала, как начать, и вместо этого спросила, что на Земле теперь носят. Аня рассмея­лась, что начался типично бабский разговор, но потом вполне серьёзно ответила, что те­перь на Земле, во всяком случае в Сибири, носят длинные — повседневные до щиколотки, а праздничные и до пола — платья с глубоким декольте. Катя вздохнула, на что Аня ещё раз рассмеялась и признала, что у неё фигура более подходящая под нынешнюю моду... а впрочем, Кате можно демонстрировать талию, да и бедра у неё в платье будут хорошо смотреться. Зато на Валгалле — сказала она — там вообще нету такого понятия, как юбка. Ну, точнее, есть, но их только во время костюмно-исторических праздников надевают, типа, обычаи старой Земли. А ходят они.... вот, видела фотографии, в Америке до Исхода такие сектанты были... амиши, по моему? Так вот, они так же и ходят, все в брюках и белых рубашках. И с бантиками. Только у амишей тётки все-таки платья носили, а там и мужики, и тётки — все в брюках и рубашках. Ну, если какие-нибудь слесарюги или строители — у них вместо штанов джинсы, а вместо рубашки футболка бывает. Причём, так смешно — с одной стороны, вроде, выйти в рубашке без банти­ка, а тем более с расстёгнутой верхней пуговицей — это все, хана, это ты сигнализируешь готов­ность отдаться первому встречному... И вообще верх неприличия. А с другой стороны — идет мамашка с ребёнком по улице, садится на скамеечку, расстёгивает эту самую рубашку, дает ребёнкуиську... На Земле если тётка на улице кормит, мужики идут и все равно как-то у них прямо против воли получается, идут и — зырк, а там — хоть бы кто оглянулся! И... даже не то, что в баню вместе ходят, а даже в бассейнах раздевалки общие. Только сортиры раздельные.

Разговор про одежду как-то угас, Кате с самого начала это было не очень интересно, но сначала она притворялась, а потом ей это надоело и Аня это почувствовала. Аня попыталась вызвать Полдень, но Олег сказал, что у них сейчас переговоры, запись и так идёт, можете посмотреть. А торопить местных ему как-то неудобно, особенно после вчерашнего. Потом он, впрочем, все-таки вышел в сени и спросил Катю, как она себя чувствует.

Катя прислушалась к своим ощущениям. Тошноты и головокружения она не чувствовала, но испугалась самовнушения и поэтому быстро сказала:

Мальчишки вернулись в лагерь ближе к вечеру, незадолго до начала грозы. Настроение у них было хорошее, но голоса звучали трезво. Видимо, не так уж много пива они реально и выпили. Олег опять спросил, как Катя себя чувствует. Переговоры, по их словам, прошли довольно успешно. Красноповязочников вполне удовлетворили предложения поставить комплекты брони и экзоскелетов на пару взводов, а насчёт опасности, что цивилы построят базу на юге и будут её снабжать по морю, сошлись на том, что неприятности следует устранять по мере их поступле­ния.

Сектанты, как выяснилось, гораздо лучше представляли себе историю колонии, чем цивилы — во всяком случае, чем Катя, да, возможно, и чем Рудольф — хотя Рудольф, скорее всего, расска­зывал далеко не все, что знал. Судя по их записям и рассказам, выделение учителей в отдельную касту началось ещё во время полёта. Когда было принято решение идти на Бету Волос Верони­ки, это удлинило время полёта в полтора раза по сравнению с рассчётным. Всем было очевид­но, что придётся увеличить время, проводимое пассажирами в анабиозе. На других ковчегах подростков клали в анабиоз, но врачи ковчега Полдня придерживались точки зрения, что ана­биоз может быть вреден не только для ребёнка, но и для подростка. Поэтому родители проводи­ли с детьми только первые четыре-пять лет. После этого взрослых пассажиров каждый год кла­ли на девять месяцев в анабиоз, и они имели возможность общаться с детьми только три месяца в году (во время полёта, разумеется, использовался земной календарь). Учителя, напротив, бодрствовали девять месяцев в году и ложились в анабиоз только на время каникул, то есть на те же три месяца. Таким образом, учителя бодрствовали даже дольше, чем экипаж — те, как и на других ковчегах, несли вахты по четыре месяца в год, из которых два полумесяца приходи­лись на «пересменки», в течении которых бодрствовали две вахты.

Различие в режимах бодрствования между учителями и остальными пассажирами привели к тому, что учителя стали не только влиятельной, но и практически эндогамной кастой. К времени полёта относилось и появление «активистов» - своего рода малолетних капо, которые поддер­живали «дисциплину» в интернатах, пользуясь полной, но негласной поддержкой учителей. На избиения со стороны учителей ребёнок мог пожаловаться родителям, и это вызвало бы скандал и разбирательство. В ответ же на жалобы на избиения и издевательства со стороны «активи­стов» учителя могли сказать — и говорили — что это у вашего ребёнка проблемы с интеграцией в коллектив, дети иногда дерутся между собой, учите своего ребёнка постоять за себя и все та­кое.

После высадки на планету объективная потребность в анабиозе и, соответственно, в разделении подростков и родителей, исчезла. Но учителей, конечно же, устраивала старая система, в пер­вую очередь — та бесконтрольность, которую она обеспечивала. Как оказалось, эта система устраивала и многих колонистов — выросшие в интернатах, в условиях ограниченного общения со взрослыми, они плохо представляли себя в роли родителей, и поэтому охотно перекладывали заботу о своих детях на интернаты. Оппозиция системе была малочисленна, опиралась на разные принципы и поэтому не смогла организоваться в единый фронт. Некоторые колонисты просто хотели создавать нормальные семьи и общаться с детьми больше, чем это допускало рас­писание работы интернатов. Другие, ссылаясь на тексты Стругацких, доказывали, что учителя в мире Полдня не были профессиональной кастой. У Стругацких, учитель должен был быть не профессиональным педагогом, а ведущим специалистом в какой-либо области науки или искус­ства. Собственно, именно сторонников этой точки зрения и называли сектантами. «Сектанты» и «родители» не пытались найти между собой общего языка, поэтому учителя и боролись с ними по отдельности. Попытки привлечь ведущих инженеров и исследователей к школьному преподаванию закончились неудачей — кто-то просто не умел или не хотел работать в школе, остальных вытравили обвинениями (почти во всех случаях, по словам Афанасия Андриановича, ложными) в педофилии или склонности к таковой, или просто создав невыносимые условия для работы. После того, как попытки привлечь непрофессионалов к школьному образованию были окончательно признаны потерпевшими крах, была восстановлена действовавшая во время поле­та система контроля над рождаемостью. Борьба с «родителями» заключалась в том, что учителя — разумеется, руками «активистов» - организовывали травлю детей, которые слишком много общались с родителями. Отключение сотовой телефонии многие из «родителей» объясняли именно желанием властей перекрыть все каналы общения с детьми.

Последней каплей, спровоцировавшей массовый уход «родителей» в леса, было то, что супру­гам перестали выдавать разрешения на детей в одно и то же время. К этому времени, впрочем, количество колонистов, живших в зарегистрированных браках или хотя бы с постоянным партнёром, снизилось процентов до десяти, поэтому большинство населения колонии даже не узнало об этом изменении политики.

Олег с Сашкой так и не смогли выяснить, зачем же сектанты ходят сдаваться в цивильные конц­лагеря. В ответ на прямой вопрос, Афанасий Андрианович как-то сразу сменил тему, а в глазах более молодых сектантов Олег заметил что-то похожее на смущение или стыд.

Идею проинспектировать зиппангские орбитальные платформы Олег очень бурно одобрил, Сашка же сказал, что они все с ума посходили и ничего они там не найдут, а если Рудольф и засланец, то он вообще должен быть засланец чужих. Олег резонно возразил, что если бы это были чужие, то зачем бы они стали начинать инфильтрацию с изолированной колонии. На что Сашка нашёл столь же резонный ответ, что они тут отлаживают методику инфильтрации, чтобы не опозориться на весь Известный Космос.

Потом облака закрыли лазерный луч, и пришлось переключиться на лёлика-ретранслятор. Ла­герь землян был хорошо защищён от дождя — палатка стояла недалеко от вершины холма, под деревьями, а в качестве дополнительной защиты над ней был растянут в виде тента парашют от звездолёта. Костёр они развели под тентом, но ближе к краю, так, чтобы дым не слишком коп­тил парашют. Предгрозовые порывы ветра заставили тент слегка захлопать, но он был хорошо натянут и привязан к стволам деревьев стропами, рассчитанными на вес многотонного корабля. Как ни странно, удары молний не вызывали никаких заметных перебоев связи. Первый удар грома оглушил девушек, но потом Сашка настроил фильтр на микрофоне и гром превратился в далёкий и глухой рокот.

Сашка достал из кармана разгрузочного жилета компьютер, раскрыл его, положил на колени и провел по клавиатуре движением, похожим на движения рук гусляра. Звук, впрочем, больше по­ходил на фортепианную гамму. Потом он заиграл собственно мелодию, которая показалась Кате знакомой. Когда он запел, все сомнения исчезли:

Светит незнакомая звезда
Снова мы оторваны от дома
Снова между нами города
Взлётные огни аэродрома...

Сашка пел на старорусском. Катя понимала лишь некоторые слова, но она знала перевод этой песни на современный средиземский и ей было совершенно непонятно, какое это имеет отноше­ние к дальней космической разведке. Прерывать песню ей было неудобно, тем более, что пел Сашка хорошо, но когда он закончил, она все-таки не удержалась и задала вопрос.

Катя прокашлялась.

Ночь прошла, будто прошла боль,
Спит земля, пусть отдохнёт, пусть.
У Земли, как и у нас с тобой
Там, впереди, долгий, как жизнь, путь.

Я возьму этот большой мир,
Каждый день, каждый его час,
Если что-то я забуду,
Вряд ли звезды примут нас.

Первый куплет и припев Катя знала на старорусском, но продолжение помнила только в перево­де, поэтому на припеве она и остановилась.

Пашка, конечно же, слышал запись вчерашних обсуждений. К идее, что зиппангцы могли по­строить секретный звездолёт неизвестной конструкции, да ещё на антивеществе, он тоже отнёсся скептически, но не столь отрицательно, как Саша. Он сказал, что подумает на эту тему.

Hosted by uCoz