Сначала я планировал, что первая моя мысль будет на другую тему. Но одна из публикаций, которые я хотел бы оспорить, активно использовала модное нынче слово "дискурс", причем в своеобразном контексте - дескать, все человеческие качества, свойства, устремления и пр. делятся на "имманентные" и "дискурсивные". Если слово "имманентный" я более-менее понимаю, то со вторым я ощутил потребность разобраться.
В Ожегове издания 98 года я этого слова не нашел. Не нашлось ничего похожего и на http://www.encyclopedia.com. Тогда я решил действовать силовым методом: зашел на Яндекс и набрал "дискурс".
Результат поразил мое воображение. То есть, я прекрасно понимал, что как и многие другие модные слова с широким и плохо определенным смыслом, слово "дискурс" широко используется для сокрытия симтомов глупости, невладения предметом и пр. Но я не ожидал тех бездн скудоумия, которые мне открылись, вроде ... гуманистическая концепция университета лишь отчасти может ассимилировать включение гендерных дискурсов в университетские образовательные программы ...
Нет, я готов согласиться, что ни одна специальная отрасль знания, как то философия или там экономика, не может обойтись без специальной же терминологии и специального же жаргона. Прежде всего потому, что "панталоны, фрак, жилет - всех этих слов на русском нет". Ну не было в те времена, когда формировался литературный русский язык, никакого аналога таблице роутинга, да и сама эта таблица интересна лишь ограниченному числу лиц - вот и нету в словарях общеупотребительной лексики никаких подходящих слов, и приходится пользоваться тем, что попадает на язык. Калька так калька, варваризм так варваризм. Поэтому речь, в которой широко используется терминология или жаргон, для непривычного уха может звучать странно. Например, запомнившееся мне со студенческих лет название доклада моего однокурсника на конференции: "Неупругое рассеяние тяжелых дырок ...".
Понятно также, что терминология, а тем более жаргон, кроме собственно передачи специальных понятий, выполняет еще как минимум одну важную функцию. Например, когда я пишу админу другого провайдера - "разберитесь, пожалуйста, с вашей обратной зоной", я сообщаю ему не только о наличии технической проблемы, но и о том, что я прекрасно понимаю природу этой проблемы и что фуфлом от меня не отделаться. Напротив, когда я говорю начальству про те же таблицы роутинга или обратные зоны - это не только объяснение, чем я занимаюсь, но и ненавязчивое напоминание, что они мою работу выполнить не могут.
Выполнение этой функции, которую мы назовем "распознаванием свой-чужой" именно требует, чтобы для непривычного уха жаргон звучал странно, и чтобы чужой человек с ходу не мог правильно, без ошибок этот же самый жаргон воспроизвести. Отсюда и хрестоматийное "мать сдохла, мозги вытащил", и анекдоты про девушек, которые на job interview говорят, что два года занимались ламеризмом (с комментарием - "интересно, кто над ней так жестоко пошутил") и пр.
В наиболее интересном положении в плане терминологии и жаргона находятся так называемые "дисциплины гуманитарного цикла" - социология, экономика и пр. и их прикладные собратья - политика, журналистика и прочая демагогия. С одной стороны, все эти дисциплины преимущественно оперируют понятиями, с которыми все люди неизбежно сталкиваются в повседневной жизни, как то: человек, общество, язык, деньги и пр., и, на первый взгляд, вполне могли бы обходиться общеупотребительным словарем, вводя специальные термины лишь для некоторых понятий. Однако же не обходятся - вечное называют "трансцедентным", культурно обусловленное - "дискурсивным"...
Одно из объяснений этого явления вполне пристойно: ведь, действительно, ученый нуждается в более четко определенном понятии, чем то обширное, размытое и нередко плохо осмысленное, что в быту понимается под словом... ну, скажем, человек - то ли двуногое без перьев, то ли обладатель паспорта. Вот и рождаются на свет божий индивиды, граждане, избиратели и экономические субъекты, абстракции человека, обозначаемые другим словом дабы не спутать абстракцию с реальностью.
Другое объяснение - что гуманитарии не менее, а то и более, чем технари, нуждаются в распознавании "свой-чужой" ну а журналисту и политику сам бог велел время от времени ввернуть что-нибудь этакое, дабы дать прочувствовать читателю или избирателю: ты, мол, валенок, а я Къеркегора читал, так что тебе без меня только пропадать.
Въедливый читатель меня спросит - почему же вы считаете, что гуманитарии более нуждаются в распознании своих и противопоставлении себя чужим, чем технари и естественники? Вопрос законный, но ответ на него вряд ли этих самых гуманитариев обрадует.
С технарями все просто. Даже если и устроится на работу в приличную фирму тончайший знаток программистского или там админского жаргона, оценивать его работу в конечном итоге будут не по тому, правильно ли он употребляет слова маздай и ламер, а по вполне осязаемым результатам деятельности.
Естественные науки, в свою очередь, основаны на весьма своеобразном познавательном приеме, воспроизводимом эксперименте. Поэтому когда физик или химик утверждает, что его теория верна (или что теория оппонента не верна), он может предложить провести или сослаться на результаты уже проведенного эксперимента. Фишка здесь в том, что доказателен лишь эксперимент воспроизводимый, когда в контролируемых условиях мы более или менее надежно получаем один и тот же результат.
Поставить же воспроизводимый эксперимент над существом, наделенным памятью, каковым является человек, весьма затруднительно. Человек склонен запоминать результат предыдущих опытов и учитывать его при планировании своего поведения в последующих экспериментах. В медицинских, физиологических, психологических, и даже микро-социологических (психология групп и пр.) исследованиях это можно обойти, выбирая для каждого следующего опыта новый образец. Легче всего в этом плане биологам с их колониями бактерий и генетически чистыми линиями инбредных мышей. Однако именно способность людей запоминать прошлое и учитывать его, пусть и не всегда адекватно, ставит социальных экспериментаторов перед неразрешимой проблемой: воспроизвести эксперимент невозможно, результаты же одиночного опыта всегда можно объяснить "особыми обстоятельствами" при которых этот опыт происходил. Например, можно заявить, что крушение совка объясняется не внутренней логической противоречивостью социализма, а враждебным империалистическим окружением или там жидомасонским заговором - экспериментально подтвердить или опровергнуть подобное заявление, конечно же, невозможно.
Поэтому прямое применение естественнонаучных, да и технических методов, методологий и критериев к социальным наукам невозможно. Но без каких-либо критериев оценки результатов деятельности практиков и результатов мышления теоретиков, мы приходим к полной бессмыслице. Политик может заявить, что катастрофические результаты его действий объясняются привходящими факторами или, наоборот, что без них было бы еще хуже (так, Ф.Д. Рузвельта считают спасителем Америки от Великой Депрессии, в то время как есть убедительные доводы, что его политика растянула выход из кризиса 29 года больше чем на десятилетие, в то время как без правительственного вмешательства выход из аналогичных кризисов занимает полтора, много два года). Философ может заявить, что не он призвал людей убивать, а злобные политики исказили и неверно поняли его мысли. Обсуждение и оценка результатов превращаются в бездоказательную апологетику или в столь же бездоказательную критику.
Понятно, что в подобных условиях эволюционное преимущество получают те, кто может заручиться поддержкой собратьев по цеху, а особенно те, чьи критика и апологетика, оставаясь бездоказательными, звучат убедительно. Использование непонятных слов, того же "дискурса" - один из самых дешевых способов обеспечить убедительность и скрыть бездоказательность.
Впрочем, естественнонаучные критерии не применимы и к математике, но математики методику построения своего фундамента разработали еще во времена Эвклида. Да, у них есть свои приколы (та же теорема Гёделя), но по крайней мере здание математики стоит настолько прочно, что даже нацисты с коммунистами всерьез не делали попыток построить арийскую или там пролетарскую математику.
Попытки построить общественные дисциплины на столь же надежном фундаменте, что и математику (хотя, безусловно, не на том же самом), на самом деле делались. Проблема, однако, в том, что эти попытки не были приняты в качестве мэйнстрима, основного потока гуманитарной мысли. Одна из наиболее неприятных гипотез, почему этого не произошло - что построение той же экономики или там политологии на действительно надежном фундаменте, превращение ее в собственно науку, сделало бы невозможным использование понятийного аппарата и "научного" авторитета этих дисциплин для политической демагогии.
Выросшим в СССР вряд ли надо далеко ходить за впечатляющими одной только наглостью примерами использования философии, политэкономии и истории для подобных целей. Западные демократии тоже грешат подобными фокусами, хотя и работают чуть тоньше, но свежему наблюдателю ангажированность многих публикаций, как претендующих на научность, так и публицистических, очевидна. Поэтому, кстати, многие постсоветские жители ударяются в полный релятивизм - и при совке врали и манипулировали, и при демократии врут и манипулируют, и вся эта экономика и политика, а также вся культура и пр. - сплошной обман и манипуляция, поиск же правды - занятие безнадежное, потому как сама правда социально (т.е. враньем и манипуляцией) обусловлена. Или, если угодно, дискурсивна.
Общество же без вранья, манипуляции и насилия эти люди себе не мыслят. Не в том даже смысле, что вся эта гадость считается неискоренимой, наравне с другими формами девиантного поведения, а в том, что вранье и насилие они считают необходимым, структурообразующим элементом общества, и вопрос для них лишь в том, осуществляется ли конкретная ложь или насилие ими (или в их интересах) или же над ними (или против их интересов). Самая же большая проблема в том, что даже попытки обсуждения вопроса, возможны ли общества, основанные на чем-то ином, такие люди считают очередной попыткой манипуляции, и реагируют соответственно. По человечески их понять, конечно, можно...
Собственно, часть дальнейших своих мыслей я и намерен посвятить обсуждению как раз этой темы: возможно ли общество без вранья и насилия, и если да, то в какой мере. Для этого я предлагаю разобраться, что же такое общество, то есть попробовать реализовать ту самую программу, которую упоминал выше: построить (или хотя бы попытаться построить) надежный и бесспорный фундамент для обсуждения социальных вопросов. Большой оригинальности не обещаю, потому как эта программа была реализована задолго до меня, и, на мой взгляд, реализована удачно.